Когда я заканчивала четвертый класс, пронесся слух, что на базе нашей школы будет организована новая гимназия классического образца. Шел 1989 год, самый разгар перестройки. Идеализм еще не увял, инфляция еще не озверела, реформаторские настроения проникали повсюду.

Я училась в одной из двух лучших физико-математических школ города Ленинграда. И все годы, пока я там училась, и я, и мои родители воспринимали это как компромисс с судьбой, поскольку я была ярко выраженным гуманитарием, однако в английскую школу отдать меня не получилось: не хватило связей, денег, настойчивости и т.д. На самом деле, по математическим предметам у меня никогда не было оценки ниже 4, а школу я обожала до такой степени, что летом приходила к ней, пустой и раскаленной, просто постоять во дворе, но почему-то это казалось неважным. Мы все, включая меня, продолжали считать, что в этой школе мне не место, поэтому когда на горизонте замаячил призрак гимназии с широким спектром гуманитарных дисциплин, вся семья абсолютно очаровалась этой идеей.

Особенно впечатлился дед. Он был вообще натурой горячей и деятельной, и я (о, ужас) была его единственной внучкой. Он всеми правдами и неправдами пытался выяснить, каким же образом будет происходить отбор учеников, как будет выглядеть вступительный экзамен, но ничего вразумительного не добился. Что будут проверять – непонятно. Как к этому готовиться – непонятно. Тогда он решил действовать самостоятельно, положившись на сведения о классических дореволюционных гимназиях, щедро описанных в литературе. Согласно этим описаниям в гимназиях были приняты устные экзамены, которые юные студенты «держали» перед комиссией, отвечая устно и пространно. Насколько я могу судить, он принял решение в целом повысить мой и без того неплохой культурный уровень.

Впереди было целое лето.

Он понукал меня к чтению русской классики, значительно опережающей мои возрастные возможности. Он пытался привить мне свою страсть к поэзии (и достиг, надо сказать, резко противоположного результата, причем уже на всю жизнь). Он проверял, насколько я хорошо ориентируюсь в греко-римском пантеоне и мифологии. Он лично излагал мне историю древнего мира, очевидно, полагая, что в классической гимназии уместно демонстрировать хорошее знание Гераклита и Плутарха. С историей и вовсе было забавно, поскольку вмешалась одна деталь: мой дед был профессиональным военным. Его видение истории было несколько тенденциозным. Она (история) и так-то во многом опирается на даты сражений, осад и завоеваний, но дед, ведомый искренним личным интересом и профессиональной деформацией, мягко говоря, излишне напирал на эти и без того яркие опорные точки. Из этого родился семейный мем, очень любимый до сих пор моей мамой: «Вот спросят тебя на экзамене: «Девочка, а чем ты увлекаешься?» — и ты ответишь: «Второй Пунической войной!» Я до сих пор помню какие-то обрывки про лысого Сципиона и осаду Карфагена.

Не отставала и бабушка. Обычно она считала своим долгом найти мне на лето какой-нибудь частный дом или ДК с пианино, куда я могла бы ходить играть, чтобы не растерять за 3 месяца навык, но в то лето мы сняли новую дачу и пианино не нашлось. Тогда бабушка насела на английский. Мне была выдана единственная имеющаяся в наличии неадаптированная английская книжка, в которой я не понимала буквально ни единого слова, и карманный словарик, в котором не было примерно половины из непонятных мне слов. В обязанность мне вменялось читать и переводить по странице в день, а также заучивать новые слова. Но характер у меня был сильный, и через пару недель бабушке пришлось сдаться. Сейчас-то я уже ответственно могу заявить, что задача была а) невыполнимой, б) бессмысленной, а тогда я просто переживала вспышки ярости пополам с унынием экзистенциального масштаба.

Мама от всего этого разумно самоустранилась и, приезжая на дачу на выходные, брала меня просто гулять на залив. Противостоять деду было невозможно. Когда я выросла, вся семья узнала, что это не так, и мы с ним иногда ссорились крайне жестоко, но в то лето я еще так не умела.

В то лето мне исполнялось одиннадцать. До первых месячных оставалось полгода. Моя лучшая подруга, значительно опережающая меня в развитии, начала превращаться в гормональную стерву (а позже – в блядь, после чего дружба рассеялась). Я немножко влюблялась в доступных мальчиков и девочек. Одни были привлекательны, на других я хотела быть похожей, и эти чувства не всегда четко распределялись по половому признаку. В то лето я впервые попробовала черемуху и узнала, что она вяжет, впервые попробовала хвощ и узнала, что он горький, впервые попробовала финское мороженое Jatis, и это был вкус надвигающихся 90-х. В то лето я впервые потеряла сознание и впервые уехала с подружками на велосипедах на Щучье озеро, забыв предупредить об этом родителей, а они волновались. Отношения с телом становились мучительными. Мое восхищение вызывала девочка, которая очень плохо ела и не могла осилить одно яйцо целиком, только половинку (сама я аппетита не теряла ни при каких обстоятельствах). Меня интриговал своим вечным беретом сумасшедший композитор Каравайчук, дача которого располагалась рядом. Меня завораживала Нателла Александровна Товстоногова, которая курила одну сигарету за другой, говорила с немыслимой красоты акцентом и держала голову, как Нефертити. Мне казалось, что она принадлежит к абсолютно другой человеческой породе, чем я, и я не знала (и до сих пор не знаю), как можно хотя бы приблизиться к такому совершенству. Моими музыкальными вкусами владели кошмарный дуэт «Кар-мэн» и Богдан Титомир. Моя учительница музыки объявила о том, что выходит замуж за немца и уезжает в Германию, — мое сердце было очень разбито. Чуть больше года оставалось до того момента, как посмертная информационная волна принесет в мою жизнь Виктора Цоя и изменит ее навсегда. Чуть меньше года оставалось до влюбленности такой силы, которая позже и изгонит меня из моей любимой математической школы.

В конце августа я отправилась сдавать загадочный экзамен. Им оказался простой IQ-тест американского образца, который, как теперь уже известно, не так уж хорошо проверяет человеческие способности. Я была полностью сбита с толку. Я никогда в жизни не видела подобных заданий, я не имела никаких технологий, как справляться с этим. Мои обширные культурные пласты сыпались, как пересохшая штукатурка. Вокруг меня сидели ребята из моей параллели, и впервые в жизни я ощутила от них не поддержку, а соревновательную враждебность, хотя с одним заданием мне все же помогли, и я точно помню, и задание, и человека, который это сделал. От волнения и чувства несправедливости я стала очень плохо соображать и проваливаться даже там, где объективно требовалось лишь немного здравого смысла и нестандартного мышления. Я впервые в жизни ощутила приближение катастрофы, которую я не в силах предотвратить. До проходного балла я не добрала совсем чуть-чуть, но детали меня не интересовали. Я потерпела крах.

Когда это стало известно, я вернулась домой и сказала родителям, что больше никогда не буду смеяться. Это точная цитата, которую не помню я, но которую, судя по всему, хорошо запомнили они. Видимо, она произвела на них сильное впечатление. Я была абсолютно раздавлена.

Чтобы как-то меня утешить, дед решил пригласить нас всех на обед в ресторан Метрополь – но, как и в случае со Второй Пунической войной, сильно прогадал. В юности они с бабушкой вели очень богемный образ жизни и широко отрывались сначала в лучших местах Москвы, а затем и Ленинграда. Но времена уже были плохие, практика посещения предприятий общепита в нашей семье давно полностью отсутствовала. Для меня это вообще был первый поход в ресторан в жизни. Хамоватые официанты лениво разносили трагически невкусную еду. Единственное, что я помню хорошо, это жирный таракан, сидевший на бордовой занавеске, и эта картина вполне отражала мое внутреннее состояние, не говоря уж об исторических реалиях моей страны.

Гимназия была сформирована. Я осталась в родной школе (в одной из лучших в городе и горячо любимой, но все это внезапно померкло). Наша учительница по математике (лучшая, любимая, во многом нас не только научившая, но и воспитавшая), стала позволять себе примерно следующие сентенции: «Туда приходишь – там жизнь, там глаза горят… А к вам приходишь, и тут – болото…» Было больно, но лично я так и думала: мы – болото, я – болото. С этой сентенцией я буду втайне согласна еще много-много лет. А учительницу любила и люблю до сих пор, потому что даже лучшие из нас совершают непростительные ошибки.

Через год я окрепла, отрастила крылья и зубы, получила в подарок магнитофон – и ушла в параллельную вселенную лет на пять. Моими героями стали не известные моим родным гении, которые массово уходили из вузов в дворники. Позже я тоже бросила вуз и ушла в продавщицы.

Латынь я так и не выучила. Какая ерунда.

С дедом мы любили друг друга невероятно. Он за мое детство наделал со мной жуткое количество глупостей. Ни один из этих фактов не отменяет другого.

Я эту запись под даты не подгадывала, я вообще, мне казалось, пишу о личном неудачном опыте в экспериментальном образовании в рамках своего проекта. Просто чуть более личный текст, чем обычно, ничего особенного. Я только вечером 8-го мая сообразила, откуда и кто шлет мне эти приветы.

С праздником, дед. Я люблю тебя. И Сципиону привет передай.


Like, share, repost. Peace, love, smile. Learn.