Почему я так люблю слова?
Когда мы учимся говорить на родном языке, он нужен нам (в частности) для создания и обозначения собственной картины мира. С ним мы впервые познаем – и называем – предметы, явления, действия, характеристики, а потом и мысли, и чувства… Акт познания очень часто происходит одновременно с актом называния: кусаешь что-то ранее неизвестное, зеленое такое, и слюни пускаешь вместе с соком, а мама говорит в этот момент: «Нравится яблочко? Вкусное?» Но иногда и нет: например, никак не можешь понять, найти, как называется то чувство, которое ты испытываешь, когда на тебя смотрят вот так или прикасаются вот так, пытаешься описать через «хорошо», но понимаешь, насколько это бледно, а только чувствуешь, что это очень и очень хорошо – до тех пор, пока в книжке какого-нибудь стоящего писателя не прочтешь слова: «блаженство», «нега».
Когда мы учим слова иностранного языка, мы часто идем другим путем: понятийный аппарат у нас уже набран, зачем нам еще один, мы просто прилепим к имеющемуся дополнительные таблички. Как часто советуют на курсах иностранных языков? Обклейте всю квартиру стикерами: «зеркало», «шкаф», «холодильник» — и ходите, учите нужный вам язык. Так можно не только квартиру обклеить, но и голову изнутри: любовь – love, удовольствие – pleasure, неприятный человек – bugger. Куда в таком контексте смогут встроиться почти равноценное признанию в любви “I care about you”, удовольствие, которое куда больше, чем “pleasure”, а прямо-таки “joy” или “treat”, а также информация о том, что “bugger” совсем не обязательно человек? Никуда.
Если мы убираем из познания языка момент познания мира, а оставляем только функцию обозначения, мы лишаем себя большого удовольствия, а наш мозг – естественного процесса, который призван обеспечивать нам запоминание слова. Мозг – система рациональная: «Зачем мне два названия одного и того же?» – подумает он и выкинет, разумеется, новое, c которым мы еще не успели пожить как следует. В сумме – ненужный труд, лишенный всякого удовольствия. Попытавшись сократить путь, мы сделали его, хоть и коротким, но трудным и бессмысленным. При том, что здравый смысл вроде как сообщает: путь в 10 метров босиком по горячим углям в шерстяном свитере на голое тело субъективно длиннее, чем путь в 1000 метров по кромке нежного прибоя с мороженым в руке.
Мозг нуждается в том, чтобы заново познавать то, что называет, иначе для него в процессе нет никакого смысла. Он должен понимать, что изучает не просто язык, но новый, захватывающий мир, в котором все известные предметы имеют немножко другие связи, а признаки объединяются и разделяются не совсем так, как привычно, и смыслы рождаются как-то по-новому. И все вместе это – ух, как интересно, и совершенно необычно, а местами и вовсе «кто бы мог подумать!» и «что творят, черти, что творят!»
В слове, как в зернышке, как в семечке, заложен весь необходимый потенциал, чтобы понять этот принцип. Именно на лексическом материале проще всего научиться телескопическому видению, когда из крошечной детали вырастает огромная сеть взаимосвязанных элементов, которая потом и не дает этим «семечкам» выпасть из головы, растеряться где-то между половицами старого паркета и остаться там навсегда.
Слово – это универсальная единица любого языка. Тайный знак, секретный код, комбинация звуков, создающая уникальную вибрацию, совокупность знаков, создающая уникальную картину. Никакой магии – сплошная физика. Все это есть в каждом языке, но в каждом – свое, и мешать их значит совсем не понимать, с чем ты имеешь дело. Язык – это мощнейшая кодовая система, которая просто так к себе никогда не пустит.
Но мы просто так-то и не пойдем. Мы пойдем умеючи. И иногда — играючи. На курсе «Карта смыслов в чаще слов».