Долгое время не могла сложить этот текст – третью часть трилогии про отношения «учитель-ученик». В первых частях я говорила про этические и профессиональные стандарты, посмотреть эти тексты можно здесь:
http://howtoknowhow.ru/
http://howtoknowhow.ru/
И немножко вдогонку ко второму:
http://howtoknowhow.ru/
Но есть, действительно, нечто, выходящее за рамки профессии, глубоко личное – то, без чего любые стандарты и технологии становятся безжизненными механизмами, способными вызвать лишь раздражение, какое вызывает подделка. У этого неуловимого «нечто» есть несколько составляющих, и пока я готова написать, пожалуй, об одной. Я назвала ее «видение».
Про это всегда стоит огромный философский вопрос: «А можно ли этому научить/научиться, и как?» У меня нет ответа, и все, что я могу сделать, это описать, где и как этому научилась я. Это будет коллекция маленьких эпизодов, не все из которых можно повторить, но мое дело, как обычно, показать неуловимое – и быстро спрятаться. Пока не побили. А уж кто что сможет сделать с этим материалом или не сможет – это дело каждого.
***
Дом, в котором я росла, был полон людей искусства и знаменитостей разного калибра. Детские платья мне привозили с театральных гастролей, пальтишко с недавно опубликованной фотографии вязала супруга одного из лучших советских драматургов. С раннего детства я знала разнообразные подробности жизни «великих» — не потому, что в моем доме любили сплетни, а потому что мои бабушка и дедушка всегда принадлежали к крохотному кругу посвященных. Я знала, что этот пьет, а этот гей, а у того внебрачный сын – вон он, сидит за нашим столом, обедает между школой и художкой, потому что наш дом как раз на трассе от и до. И все это казалось (и было) совершенно естественным.
Мои бабушка и дедушка не имели к сфере искусства никакого отношения: дед – полковник Советской Армии, бабушка – работник БАНа с неполным высшим образованием. И тем не менее, все эти люди выбирали приходить именно к ним.
Конечно, тогда я ничего такого не думала, но когда выросла – поняла. Мои родные обладали редким даром: видеть всех этих людей. Не кино у себя в голове крутить про их великие достижения, не метаться с выбором собственной позиции вокруг их талантов, которым они не чета, а спокойно уплетать пироги за одним столом, рассказывать байки, создавать уникальную общность, основанную на человеческом тепле, прямом контакте и равноценном достоинстве.
Эти люди ценили редкую возможность быть увиденными без шлейфа, который за ними вечно волочился, куда бы они не пошли: от соседней булочной – до премьерного кинопоказа фильма с их участием.
Так я впервые узнала, что умение истинно видеть другого – это ценность.
***
В юности я пыталась сделать своей профессией фотографию, и ничего умнее не придумала, как пойти на курс репортажной фотографии к великому Сергею Максимишину. Если кто-то не знает, кто это, вот его сайт:
Курсы располагались в Доме Журналиста на Невском проспекте. В рамках одного из первых занятий нас послали снимать часа на полтора в город без особых указаний, но с референсами в виде хороших репортажных снимков маститых авторов.
Был конец ноября, конец рабочего дня, холодный дождь, теплый искусственный свет и неопытная я с не очень светосильным объективом. На Владимирской площади шла бойкая торговля цветами, вязаными носками и домашним салом. Мне приглянулась одна торговка: ее тучное тело сползало со складного стульчика во все стороны, грязные волосы, выбивались из-под черного платка. Она была очень страшная. Пока я кружила на подступах, не понимая, как примериться к такой махине и с технической, и с морально-этической стороны, она меня заметила. Разозлившись на себя за то, что я такая тряпка, я робко поднесла камеру к глазам – и уже в видоискатель увидела, как она двинулась в мою сторону, сшибая по дороге товар и страшно ругаясь всем исказившимся от злобы лицом.
Позже я, конечно, выяснила, как делаются великие репортажные кадры. Рекогносцировка на местности, максимально незаметный, «тертый» вид, заблаговременный контакт с «главными», с «паханами», неофициальное разрешение на съемку, представление героям, контакт с героями на понятном им языке, полчаса щелканья затвором вхолостую, чтобы к тебе привыкли и перестали замечать… Я знаю, что серию про бездомных подростков, Максимишин снимал после того, как прожил с ними полтора месяца на чердаке: ел с ними, не мылся с ними, спал с ними…
Так я узнала, что не все и не всегда хотят быть увиденными, что люди выбирают, кому что показывать, и что это их право, нарушив которое можно поплатиться полной потерей контакта. И разбитой камерой (хорошо, если не лицом). Я узнала, что сам факт попадания в чей-то фокус (с камерой или без) может вызвать чувства, не считаться с которыми смотрящий не вправе.
***
Позже я увлеклась танцами, соматическим подходом к движению и терапией через танец. Вся эта деятельность привела меня к практике аутентичного движения, и с тех пор я не знаю ничего лучше для очищения глаз от осколков любых кривых зеркал. Аутентичное движение дает уникальную возможность естественно существовать, непредвзято наблюдать и находиться при этом в глубоком контакте, сформированном не на прикосновениях и не на вербальной составляющей.
Если вы представите себе ситуацию преподавания иностранного языка, вы поймете, что создание контакта без рук и без языка — это навык совершенно практический, незаменимый.
В паре есть движущийся и есть свидетель. Движущийся закрывает глаза и отправляется в то путешествие, в которое его поведут внутренние импульсы, в задачи свидетеля входит внимательное и беспристрастное наблюдение за ним. После завершения движения каждый в паре делится пережитым опытом, потом роли меняются.
Существует вполне жесткий протокол проведения этой практики, в особенности разговорной части: например, свидетель имеет право поделиться только после движущегося и только с разрешения движущегося, не допускаются оценки и интерпретации увиденного, не допускается вынос увиденного за пределы круга практики и т.д. Этот протокол, как и саму практику, я бы внесла в программу обучения этическим стандартам профессии преподавателя и шире — любой профессии, которая предполагает контакт с людьми.
Проанализируйте свои внутренние жалобы на работников самых разных сфер, от медицинской до банковской, вы убедитесь в том, что 80% из них покоятся на простой проблеме: вас там никто не видит и с вами никто не контактирует. Такая простая история.
Если все в практике аутентичного движения происходит правильно, человек получает важнейший жизненный опыт: а) в позиции движущегося – быть увиденным лицом нейтральным, но внимательным и заинтересованным, и получить обратную связь, максимально очищенную от личности свидетеля; б) в позиции свидетеля – концентрировать внимание, удерживать в фокусе как действия другого, так и свои отклики на них, а также разделять эти две вещи, очищать свой взгляд от оценок и интерпретаций. Оба учатся создавать и удерживать контакт без рук, языка и какой-то особенной, личной близости. Достаточно того, что я человек, ты человек, и Я ТЕБЯ ВИЖУ.
Так я узнала, что это за качество взгляда, которое открывает практически любые сердца, равно как и получила четкое измерение моих внутренних усилий, необходимых на удержание такого взгляда. Это очень определенные усилия, и довольно значительные. (Если мне за что и платят на консультациях, то как раз за это).
***
В уже очень сознательном возрасте я познакомилась с теорией привязанности – и пошла учиться в Институт Гордона Ньюфелда на годовой курс «Понимать детей», и с удовольствием использую полученный там материал в работе.
На курсе нам рассказывали про этапы становления привязанности в раннем возрасте. Пройдя варианты контакта и привязанности на уровнях: ощущений (физический контакт еще до рождения), похожести (“быть как мама/папа”), принадлежности (“это моя мама — и больше ничья!”), значимости (“я могу повлиять на количество родительской любви, став более значимым”), любви («мамочка, я вырасту и на тебе женюсь!»), мы, если повезет, добираемся до высшего уровня формирования привязанности — уровня познания. На этом этапе связь настолько прочна и безопасна, что у ребенка возникает желание, возможность и психическая зрелость поделиться своими некрасивыми частями, сомнительными чувствами, уязвимыми состояниями. Это невозможно, если ребенок хоть на минуту ощущает страх потери контакта со значимым лицом в результате каких-либо своих действий или проявлений. Если с той стороны нет безусловности принятия, ребенок будет хранить свои тайны от посягательств, тревожиться, контролировать и не доверять.
Угадайте, на каком уровне находится моя работа. И на каком уровне должна находиться работа всех преподавателей. Ведь на наших глазах люди вынуждены представать со всей своей уязвимостью…
Для этого совершенно не нужно проходить предыдущие шесть: это не родительско-детские отношения. Нужно сразу взять эту ноту: я тебя вижу и принимаю целиком. Но эту ноту невозможно взять, если предыдущие шесть не пройдены в квесте личного развития преподавателя – с родными, партнерами, терапевтами. Нет ее в палитре как внятного инструмента, и непонятно даже, о чем в принципе речь.
Так я узнала, каким образом можно разлепить все то, что обычно катается внутри отношений вязким, слипшимся комком. Как можно не терять контакта, симпатии, видения и профессиональной способности поддерживать другого даже тогда, когда его проявления не нравятся. Как можно идти на конфликт, отстаивать границы, корректировать поведение, не прерывая контакта и не роняя значимость доверившегося тебе человека. Как можно в принципе выстраивать контакт, когда негативный опыт предшествующих контактов заставляет собеседника болезненно съеживаться от одной только мысли. Как спокойно переживать отсутствие в свой адрес большой и светлой любви, а также ее переизбыток. Как проявить в контакте свои ценности и уловить с той стороны быстрый огонек узнавания и надежды — иногда даже раньше, чем человек заметит его сам.
И именно так я узнала, что для того, чтобы тебе разрешили смотреть и видеть, с собой нужно что-то сделать. Нельзя просто так ворваться в чужое пространство и сказать: “А ну, покажи!” Это право нужно заслужить.
***
Я не знаю, можно ли этому научиться, но, кажется, все-таки да. Как видите, впрочем, не на филфаке.