У меня такое чувство, что после нескольких эпизодических постов про детство и психотерапию вы знакомы с моей бабушкой чуть ли не лично. Причем с плохой стороны.
На самом деле, моя бабушка была очень хорошей. Иногда даже слишком. В этом, вероятно, крылась некоторая проблема. Меня она тоже всегда хотела видеть непременно лучшей версией меня. В этом проблема была совершенно точно.
На «все лучшее» я, как известно, могу пойти только в кандалах, оглашая воздух криками «Vive la Resistance!» по дороге. Бабушка очень гордилась тем, что я прихожу из школы к горячему обеду, родительскому вниманию и дополнительным занятиям. Я неистово завидовала детям, которые приходили в пустую квартиру, жрали бутерброды с чаем и часа 3-4 были предоставлены сами себе.
С фигурным катанием и художественной гимнастикой я расправилась еще в раннем детстве. Туда же после 7 лет терзаний отправилась игра на фортепиано. Танцы сменяли друг друга по кругу и тоже быстро остывали. Когда лет в 15 я сама освоила аккордов 5 на гитаре и захотела научиться «нормально», бабушка накопала по знакомым учителя – бледного юношу с сопливыми волосами до плеч. Юноша завел волынку про дорический лад и упражнения на беглость пальцев. Я вытаращила глаза. Я хотела к пяти аккордам добавить еще пять и до скончания веков бить по ним дворовым боем, под которой годился весь репертуар Ленинградского рок-клуба. Юноша был уволен.
Единственным, что продержалось в репертуаре дополнительных занятий всю мою детскую жизнь, был – ясное дело – английский язык. Мои отношения с языком с самого начала, с неполных четырех лет ушли на такую глубину, что стали safe place, в том числе, от родителей. Никто из моих домашних на языке толком не говорил. Мама учила и даже сдала госэкзамен на 4, но забыла в ноль и категорически отказывалась вымолвить даже звук. Бабушка могла поднять лаконичный тост: “With health!” – когда к нам приезжали иностранцы (если что: это неправильно, пожалуйста, не говорите так). Дед знал слов 10 и произносил их по немецким правилам. Когда очень хотелось общаться, в ход шел фарш из русского, английского с немецким акцентом, собственно немецкого и идиш. Иностранцы понимали плохо, но зачаровывались, как кобра дудочкой.
Я умела как-то колбаситься с языком сама или с учителем, но у бабушки в этом месте начинала чесаться фантомная нога утраченного контроля. Она не лезла, не лезла, пока мы занимались, но потом наступало ЛЕТО. А с ним перерыв в любых занятиях. И если пианино в окрестностях очередной съемной дачи удавалось найти не всегда (а иногда удавалось! и я ходила! летом! заниматься! музыкой!), то язык – это же тьфу, это же плевое дело, тут нужны всего лишь ручка, тетрадка и мозги. Бабушкины. С их представлениями о том, как это все устроено.
В общем приехали мы в июне в Комарово – и началось. Бабушка выдала мне единственную художественную книжку на английском языке, которую ей удалось добыть – это была The Wind in the Willows, которую я не прочитала и не прочитаю уже никогда (Vive la Resistance!) – тетрадку, ручку и карманный словарик размером примерно 7 на 10 см. Ее учебный план состоял в том, что я должна была ежедневно прочитывать по одной странице текста, выписывать незнакомые слова и заучивать их.
Я точно знаю, что сейчас аудитория раскололась на два больших лагеря: на тех, кто ржет, – и тех, кто плачет. Хочется сразу сказать рыдающим: не волнуйтесь, те, кто ржут, тоже раньше плакали. Или бесились. Это уж как минимум. Так что у вас еще все впереди, особенно если завтра заскочите ко мне на вебинар, там поржем все вместе, но об этом в конце.
Текст состоял из незнакомых слов примерно на 3/4. Примерно 3/4 из незнакомых слов отсутствовали в карманном словаре. Я начинала закипать примерно на 3 или 4 минуте чтения текста. Единственное, что удерживало меня в этом занятии первые дней 13 или 14 пребывания на даче, это слегка сбитая с толку вера в полезность этого каторжного труда. А также тот факт, что я еще не успела познакомиться с девчонками в округе, а в лесу еще не пошли ни черника, ни грибы.
Но мои мозги быстро взяли верх над бабушкиными, несмотря на разницу в возрасте. Я критически оценила результаты. На руках меня была тетрадь с длинным списком никак не связанных слов. Список пестрел проплешинами: это то, что не нашлось в словаре. Но и то, что нашлось, выглядело бледновато: значения не помогали понять смысл текста почти никак. Отдельно от текста слова выглядели тем более странно. Как если бы на одной грядке росли петрушка, баобаб и морковь. Я не решилась перейти к вопросу «как» в деле их заучивания, потому что, несмотря на свои 11 лет, отлично понимала, что у меня нет никакого ответа на вопрос «зачем». Бабушкина идея о том, что слова хороши любые и в любом порядке, главное – количество, у меня доверия не вызывала.
И вот почему. Я, в отличие от бабушки, к тому моменту язык так или иначе изучала уже 7 лет и интуитивно чувствовала, что будет работать, а что нет. Я не могла это внятно сформулировать и не могла сразу отвергать идею, не попробовав, но я очень быстро разобралась и осознала: так дело не пойдет. И оно не пошло. Потому что – что? Правильно. Vive la Resistance!
С тех пор схема «выписать-выучить» мною забракована абсолютно навсегда. И не только потому, что лично мне это не подходит, нет. Я полагаюсь на огромный опыт коллег, на свой переводческий и преподавательский опыт, а теперь уже и на опыт своей многочисленной аудитории. Она у меня, слава богу, существенно превышает количество человек, которые может за жизнь обучить любой преподаватель, а то и школа.
Я не знаю человека, у которого бы это работало – а) в долгосрочной перспективе; б) без негативных последствий (как для развития речевых компетенций, так и для мотивации заниматься языком вообще). Да, на короткий период может казаться, что это окей. И результаты точно будут. Какие-то. Но я здесь ровно за тем, чтобы объяснить, какими они будут, когда сойдет первая пена и даже вторая пена от ощущения «я хороший котик, я учу язык».
У моей бабушки она сошла быстро, хотя, конечно, в 11 лет я не могла так аргументировать. Я просто включила Vive la Resistance – и ушла в отказку, в лес, в танцы под песню «В Багдаде все спокойно», на Щучье озеро, на качели, на велосипед, на старую черемуху и с нее – в кучу песка за гаражами. Ушла туда, где и полагается быть 11-летнему ребенку летом.
Зато теперь, когда я неизбежно стала лучшей версией себя по заветам любимой бабушки, я могу аргументировать все гораздо лучше. И даже не пошлю вас на Щучье озеро (хотя чего это: будете в Петербурге – езжайте, оно прелестно!) Но помогу увидеть альтернативные пути работы со словами, которые честно-пречестно куда лучше и точнее приведут вас туда, куда мы все изначально собираемся, начиная учить иностранный язык. К возможности свободно на нем разговаривать.
Да, эти способы требуют труда – и большого! Может быть, даже больше, чем заучивание. Вы всегда вольны от них отказаться – как и от изучения языка в целом. Я не бабушка, заставлять не буду.
Но если от языка отказываться не хочется или никак нельзя, давайте же все-таки найдем то, что поможет нам в деле. А не игрушку для детей не старше 6 лет, в которой кто-то щелкает медальками по сценарию «10 новых слов – конфетка».
То, что поможет, я собрала в курс «Карта смыслов в чаще слов», который стартует в конце ноября в десятый – ЮБИЛЕЙНЫЙ! – раз. Понять, о чем я вообще говорю, оценить свои силы и заинтересованность, познакомиться со мной как со спикером и получить первую бесплатную дозу пользы можно завтра на вебинаре с говорящим названием: «Почему нельзя учить слова?»